(religion, sociologie de la). Согласно классическому определению Эмиля Дюркгейма, религия является «целостной системой верований и практик, относящихся к сакральным вещам, т. е. обособленным, запретным; верований и практик, которые объединяют в моральную общность, называемую Церковью, всех тех, кто к ней принадлежит». Вне обращения к культу, к догмам или к тому, что Морис Леенхард называет мифическим мышлением, необходимо вслед за Генри Губертом или Марселем Моссом упомянуть наличие не только жизненных правил, оформленных в виде обязанностей или предписаний, но также и ритуалов, касающихся, например, молитвы, паломничества или жертвоприношений. Можно выделить несколько точек зрения на проблему. В «Введении к критике гегелевской философии права» Маркс (заняв еще более радикальную позицию, чем та, которой во второй половине XVIII в. придерживались Иеремия Бентам, Клод Адриан Гельвеций или барон Гольбах) видит во «вздохе угнетенного создания» лишь «иллюзорное счастье», «хлам суеверий», скрывающие или освещающие положение господства. В анализе тотемизма, осуществленном Дюркгеймом, в отличие от традиционных интерпретаций в терминах анимизма или обожествеиия природы подчеркивается процесс идеализации и преображения: «общество имеет все необходимое для того, чтобы пробудить в умах самим своим влиянием ощущение божественности, потому что общество для своих членов является тем же, чем Бог для верующих в него», — писал он в «Элементарных формах религиозной жизни», подчеркивая, что моменты массовых волнений или интенсивного переживания общности реактивируют ощущение принадлежности к группе. Макс Вебер, в свою очередь, пользуется подходом одновременно историческим и компаративистским. Его исследования затрагивают конфуцианство и даосизм, индуизм и буддизм, не забывая о древнем иудаизме или о протестантской этике. По его мнению, именно последняя в кальвинистском варианте и в сочетании с другими факторами может объяснить развитие в Европе чистой легальности и «мирского аскетизма», соответствующих духу капитализма, как с точки зрения накоплений или инвестиций, так и в том, что касается технической рационализации или эффективности производственных систем. Особенно ярко его воззрения на эту проблему были выражены в книге «Экономика и общество» и трехтомнике Gesammelte Aufsatze zur Religionsoziologie.
Хотя сегодня можно констатировать спад энтузиазма в отношении идеологии, которые вызывали «расколдовывание», интерес к символическим системам отнюдь не исчез. Пожалуй, в этом отношении можно упомянуть о «возврате религиозности». Как показывают недавние исследования, этот феномен характеризуется важностью «видимости» непосредственного свидетельства, а также неприязненной (или даже враждебной) установкой по отношению к современному миру. Хотя священство в целом стареет, а количество вновь рукоположенных намного меньше числа ушедших на пенсию или умерших священников, католическая самоидентификация по-прежнему четко проявляется во Франции и в некоторых случаях сопровождается яркими религиозными переживаниями, например, в среде пятидесятников. Говоря об исламской среде, об иудеях или протестантах, можно отметить ту же динамику, то же «обновление» (не говоря уже о волне увлечения сектами, эзотерической или гностической «духовностью»). И тем не менее в нашем «секуляризированном» и «потребительском» обществе все выше ставится не конфессиональная модель, а модель общинная (выходящая за рамки тех институтов, которые ранее считались «представителями религиозности»). Объектом пристального внимания служат также другие проблемы, связанные с отношениями между представителями разных религиозных конфессий и разных социальных кругов. Основное внимание при этом уделяется влиянию системы практик и ценностей на типы социализации, на образ жизни или на политическое поведение.